Драккар ван дер Бока и в самом деле начал быстро нас нагонять. Его нос украшала улыбающаяся морда акулы, вдоль ближнего к нам борта цепочкой стояли с десяток лучников. У носа — ногами наружу — сидел, не держась ни за борт, ни за нос, затянутый в чёрную кожу и казавшийся из-за этого очень высоким и худощавым мальчишка лет шестнадцати, державший на колене обнажённую длинную шпагу. Он улыбался во весь рот.
— А, да это старый негодяй ван дер Бок! — рявкнул Свен. — Всё за чужим добром гоняешься?!
Акулоголовый драккар шёл теперь борт в борт с нами. Тиль — а это, очевидно, и был он — спросил в ответ:
— А ты что, подрядился возить пассажиров, Свен ярл? Кто эти сухопутные крысята?
— Мои русские друзья, — отозвался Свен. «Крысят» поняли все наши и завозились враждебно.
— Русски?! — удивился Тиль и перешёл на ломаный, но в целом неплохой русский: — Это здорово! Я восемь месяцев ходил с вашими по Сибири — ещё до того, как обосновался на Терсхеллинге! Вы не знаете Йенса Круммера?
— А ты не из тех голландцев, которые живут в большом посёлке на островах? — я вспомнил рассказ немца.
— Я не голландец, а фризон! — поправил Тиль. — Нет, я не из них, но тот посёлок я знаю — он на побережье прямо напротив моего острова! Так куда вы плывёте с этим белобрысым тугодумом?!.
… — Что ж, бить негров — это всегда хорошо, — убеждённо заключил Тиль, выслушав наш рассказ. — У меня двадцать пять человек, и я пойду с вами.
Лёгким движением, небрежным и красивым, он перемахнул обратно на свой корабль. Повернувшись на пятках, вскинул руку:
— Я иду за вами!
Со Свеном и Тилем мы разошлись почти сразу, а Ян повёл нас к крепости тропинками через горные леса. Сам он шёл с передовым дозором, и царило у нас полное молчание. Не потому, что идти по горным стёжкам-дорожкам было тяжело, а просто на всех внезапно снизошло очень серьёзное настроение.
Не знаю, как остальные, а я вновь и вновь обдумывал свой поступок. В смысле — то, что я сам пошёл на помощь незнакомым людям и веду в сражение своих друзей. И не есть ли это признак сумасшествия?
Если честно, я так ни до чего определённого и не додумался. Может, и успел бы, но шагать в самом деле было трудно, и я скоро отключился от отвлечённых мыслей, сосредоточившись на дороге. Как это часто бывает, в мозгах засела одна строчка: «На палубу вышел, а палубы нет — её кочегары пропили!» Она и крутилась там, как магнитофонная лента, склеенная в кольцо.
Начало резко смеркаться — как раз когда мы выбрались на какой-то перевал. И в сумерках увидели впереди цепочку огней — частую и широкую, дугой охватывающую подножье скал.
— Мы здесь были, — тихо сказал Альхимович, догоняя меня, — только выходили с другой стороны.
А через секунду и Ян сказал:
— Это наша крепость.
Определить расстояние до ночных огней было трудно. Они казались близкими, но что уж я знал точно — так это насколько обманчивы ночные расстояния на свет. Однако Ян расстояние знал:
— Тут восемь километров, — пояснил он, сбрасывая наземь плащ. — Сейчас, наверное, надо отдохнуть, князь. А действовать перед рассветом. Тут негры не появятся, они не знают тропы на перевал.
— Хорошо, — кивнул я, снимая вещмешок. — Огня не разводим.
— Замёрзнем, — подал голос Олег Фирсов.
— Ничего с нами не сделается, — возразил Саня, — сплошная романтика… Ужинать будем?
— Непременно, — отозвался я, — и как можно плотнее. А в следующий раз поедим у чехов… Ян, ваши нас накормят?
— Конечно, — серьёзно сказал чех. — Вы же идёте сражаться вместе с нами…
…Мы пожевали запасы, взятые с собой, буквально запихивая в себя еду — есть никому не хотелось — и начали укладываться. Часовых я решил не выставлять — зачем? Лучше пусть отдохнут до утра. Завтра будет интересный день.
Я поймал себя на этой ироничной, нехарактерной для меня мысли, уже когда завернулся в одеяла и улегся рядом с остальными. Возились недолго — за последние шесть часов все очень устали, да и настроение не было говорить, тем более — шутить.
Я думал, что не усну. Или, во всяком случае, засыпать буду долго… но самом деле я просто выключился, едва натянул верхний край второе одеяла на лицо на манер капюшона.
Мне снилось, что я стою на кирсановской автобусной станции, одетый совершенно так же, как сейчас, с оружием… Вокруг — пусто, и улица пустынна, только ветер кружит на подъездной дороге клочки бумаги и тёплую пыль. Вроде бы лето. А потом подходит пустой автобус без водителя, двери открываются бесшумно, и машина замирает этим проёмом прямо передо мной.
Внутри по-прежнему пусто. Солнечно.
И — страшно.
Заплутал — не знаю где,
Чудо чудное глядел…
По холодной по воде,
В жалком рубище,
Через реку — через миг —
Брёл, как посуху, старик —
То ли в прошлом его лик,
То ли в будущем.
А старик всё шёл — Как сон.
По пороше босиком,
То ли вдаль за горизонт,
А то ли вглубь земли…
И чернела высота,
И снежинки, петь устав,
На его ложились стан,
Да не таяли.
Полем, полем, полем,
Белым-белым полем дым…
Волос был чернее смоли —
Стал седым…
Вдруг — в звенящей тишине —
Повернулся он ко мне,
И мурашки по спине —
Ледяной волной!
На меня глядел — и спал!
«Старче, кто ты?!» — закричал,
А старик захохотал,
Сгинув с глаз долой…
Не поверил бы глазам.
Отписал бы всё слезам.
Может, всё, что было там —