Путь в архипелаге - Страница 183

183

Я хотел бы подарить тебе песню,
Но сегодня это вряд ли возможно.
Но и слов таких не знаю чудесных —
Всё в сравнении с тобою ничтожно…
Я хотел бы подарить тебе танец,
Самый главный на твоём дне рожденья.
Если музыка играть перестанет —
Я умру, должно быть, в то же мгновенье…
Ау!
Днём и ночью счастье зову —
Ау!
Заблудился в тёмном лесу я…
Ау —
И ничего другого на ум!
Ау! Ау! Ау!

Я хотел бы подарить тебе голос,
Чтобы пела колыбельную детям.
Ни рукой не снять мне боль, ни уколом —
Точно знаю, что меня ты не встретишь…
Я хотел бы подарить тебе счастье,
То, которое никто не оспорит.
Только сердце часто рвётся на части —
Так как, видимо, я создан для горя…

...

ГОВОРИТ ЛОТАР БРЮННЕР

Самое ужасное, что я не ощущаю себя виноватым, хотя должен. Не понимаю, как может чувствовать себя невиновным убийца.

Я, Лотар Брюннер, немец, член гитлерюгенда, 15 лет, сегодня утром убил в поединке Хайнца Клемминга, немца, члена гитлерюгенда, 15 лет, в этом мире являвшегося ещё и моим конунгом. Я сделал это не потому, что хотел занять его место — более того, я в ужасе от мысли, что мне придётся это сделать. Мне пришлось убить его, чтобы предотвратить бессмысленную кровавую бойню.

Рано утром около ручья, где мы берём воду, схватились Дидрих и их Алекс. Мы не знаем, из-за чего — и уже не узнаем, потому что Дидрих убил русского ударом барте в шею и умер сам от тяжёлой раны в печень через несколько минут после того, как мы его нашли, так ничего и не успев нам сказать. Хайнц сказал, что надо идти мстить. Не помню, что я ощущал — совершенно не помню. Знаю только, что я отказался в этом участвовать. Ещё знаю, что большинство ребят тоже сказали, что не хотят драться, что надо сперва разобраться, кто был виноват, и что даже если виноват русский, то виноват ОН, а не ОНИ.

Я даже изумился, но особо изумляться было некогда. У Хайнца даже губы побелели. Он сказал мне — не крикнул, а именно сказал — что я предатель и русский провокатор, что мы все клялись ему в верности. Это была правда. Но я всё равно не хотел выполнять этот приказ… Тогда Хайнц засмеялся и сказал, что ему всё ясно и что я просто хочу занять его место — и, если это так, я могу попробовать.

Я, наверное, виноват в том, что даже не попытался его отговорить. Хайнц сказал остальным, что они выполнят любой приказ победителя, и все поклялись на оружии.

Что ещё сказать? Мы дрались барте. Недолго. Он разрубил мне левое бедро, я сейчас хожу с костылём, который сделали ребята. Разрубил, а на отскоке я достал его верхним краем полотна между ключиц. Он умер через несколько секунд после того, как упал.

Я думал, что Мюссе или Ранольф бросятся на меня. Но все молчали, и я сказал, что драться с русскими не будем, что надо наоборот — заключить союз. Мне сделали костыль, перевязали, и я пошёл в лагерь русских, но встретил троих их ребят возле того ручья. Туда же пришли и все наши, и их, там мы и говорили, что делать дальше.

Их место лагеря лучше, чем наше. Сейчас я пишу у их — нет, нашего, общего теперь, костра.

Спи спокойно, Хайнц. Я молю богов, чтобы ты был последним белым, которого мне пришлось убить здесь.

* * *

— Слушай, а ты помнишь, что завтра Новый Год?

Мы лежали на песке, и Танюшка задала этот вопрос, чуть задрав голову — она устроилась у меня на животе.

— Забыл, — признался я. — Это какой же?.. А, да, девяностый… Два с половиной года мы здесь…

— Отмечать-то будем? — допытывалась Танюшка. Я пожал плечами:

— Да почему нет? Давай отметим всем назло. Правда, торт, кажется, печь не из чего?

— Ну, это как сказать, — загадочно произнесла Танька. Я заинтересовался:

— Что значит «как сказать»?

— А то и значит, — отрезала она. — Олег, смотри! — она резко села, словно в ней распрямилась пружина.

Я тоже сел.

Примерно на половине расстояния между нашим островом и Сан-Мигелом двигался корабль. Расстояние было большим, но солнце светило вовсю, и я увидел белый яркий парус с каким-то рисунком, различил узкий корпус драккара северной постройки…

— Лаури? — спросила Танюшка нейтральным тоном. Я вгляделся:

— Нет, у Лаури на парусе алый крест, а тут что-то сложное нарисовано… Идёт на восток, наверное, из Америки… Помнишь, Лаури говорил, что знает ещё около двадцати таких, которые на драккарах плавают?

Танюшка кивнула и ничего не стала говорить. Мы молча сидели на песке и провожали корабль взглядами до тех пор, пока даже парус не перестал светиться ослепительным язычком белого пламени.

— А всё-таки интересно, что же там, в Америке? — сказала Танюшка, скрестив ноги и берясь за их большие пальцы.

— Статуи Свободы там точно нет, — уверенно сказал я.

— А помнишь, — вздохнула Танюшка, — мы хотели посмотреть весь-весь мир?

— Помню, — отрезал я, поднимаясь и широко шагая к шалашу.

Я достал из ножен палаш и тщательно осмотрел клинок. Вытянул перед собой руку, несколько раз качнул оружием. Нет, слабее я не стал. И рука ещё не отвыкла… Я подцепил перевязь, отошёл в сторону. Выпустил палаш (он вонзился в песок) и, достав ножи, метнул их один за другим. Они воткнулись впритык в ствол пальмы, росшей в двадцати шагах.

— Попробуем?

Я оглянулся. Танюшка стояла позади с кордой в руке, широко расставив ноги.

— Давай, — я взялся за рукоять палаша. — С этого и начнём празднование Нового Года. Досрочно…

…Мы дрались «для красоты», вполушутку. Такие схватки хорошо смотрятся со стороны, восхищая и ужасая несведущих зрителей, а на самом деле — акробатика пополам со спортивным фехтованием. Можно, например, как в китайских кино, присесть красиво на отставленной в сторону ноге, обеими руками держа поднятый клинком вверх палаш… Красиво, только глупо, потому что у китайца туловище к ногам относится как 1:1, а у белого — как 1:1,5, а значит, в такой стойке у белого центр равновесия начисто разбалансирован. Зачем при этом так держать оружие — не знают даже сами китайцы.

183