Мне очень-очень хотелось зареветь. Оказывается, и я на что-то надеялся. Вопреки всему надеялся… Но реветь не имело смысла, и я решительно взялся за Танькино плечо под ковбойкой:
— Тань, вставай. Пошли. Нам вообще нельзя на одном месте сидеть.
Она не спросила — почему. Вместо этого с надеждой посмотрела на меня:
— А давай вокруг походим немного, а, Олег? Вдруг что-то найдём, а?
— Давай, — согласился я. Без особой надежды, просто для успокоения — даже не своего, а Танюшки…
…Форт мы нашли через десять минут.
Кто-то сложил башню-шестигранник из мощных каменных глыб, невесть как и когда сюда попавших. Она была не очень высокой — в три моих роста, не больше — но широкой. По верхнему краю шли узкие бойницы. Когда-то эту башню ромбом окружал деревянный частокол, но большинство здоровенных брёвен перегнили в земле и валялись рядом в беспорядке, остальные накренились, и только одно-два стояли прямо. К башне примыкал приземистый блокгауз. Провалившуюся крышу и накренившиеся внутрь стены покрывал мох. Никаких следов штурма или хотя бы пожара видно не было, зато над входом — плотно сбитой из досок дверью, расположенной на уровне моей головы — был нарисован белой краской идущий лев с поднятой передней лапой, как на гербе. Краска стёрлась и смылась, но в неровности камня въелась, и на расстоянии рисунок оставался отчётливым.
— Это английский гербовый лев, — определил я. — Тань, я тебя подсажу, а ты попробуй открыть дверь.
— Угу, — при виде форта она вновь резко оживилась. — Давай.
Я, сцепив руки в замок, подкинул её к двери, и Танюшка ловко вцепилась в какие-то выбоинки. Нетерпеливо вытянула ко мне руку, я перебросил ей открытый нож. Наверху скрипнуло, хрустнуло, посыпалась сырая деревянная труха, и Танюшка соскочила обратно. Указала вверх подбородком с гордым видом.
Дверь была открыта — отошла на полметра. В щели проглядывал свет.
— Подсади опять, я посмотрю, — я принял от неё нож и покачал головой:
— Лучше я, мало ли что…
— Я же тебя не подниму, — улыбнулась она. — Давай, Олег.
— Эххх… — я неохотно, но сноровисто подсадил её и приготовился ждать. Но буквально через минуту Танюшка с ошарашенным видом свесилась обратно. Она, кажется, лежала на животе и обеими руками отводила волосы от лица. Глаза у неё были ошалелые:
— Олег, тут оружейный склад, — сказала она.
— Дай руку, — выкинул я вверх ладонь.
А наш огонь никогда не гас,
А что невелик — ничего…
Не так уж много на свете нас,
Чтоб нам не хватило его!
А. Макаревич
Нет, что бы Танюшка ни говорила, но это ничуть не походило на оружейный склад. По крайней мере, как я их себе всегда представлял — строгие ряды стоек с оружием. (В жизни я их — складов — всё равно не видел.) Скорее это напоминало оружейную башню из повести Крапивина «В ночь Большого Прилива», где вооружался главный герой Серёжка — эту книжку я очень любил…
Нет. было ещё одно сходство — пожалуй, более верное, только очень уж неприятное, поэтому я и не подумал о нём сразу. Если я что-то понимаю, то люди свалят оружие так — одной большой, остро-расползающейся кучей — в одном случае.
Если сдаются. Перед моими глазами встала картинка из фильма (или, может быть, я её сам выдумал) — люди проходят между двумя рядами других людей и складывают, почти бросают, оружие в конце этого живого коридора. С лязгом и шорохом выползают из ножен потерявшие хозяев клинки…
Всё, как здесь. А где хозяева? Я даже огляделся с неприятным холодком, почти ожидая увидеть где-нибудь у стены скелеты.
Конечно, там ничего не было.
— Странненько, — сказала вдруг Танюшка, и я вздрогнул. Девчонка задумчиво смотрела на эту кучу. — Их как будто… бросили. Потому что не нужны.
— Это ещё не самое странное, — я почему-то ощутил нервную дрожь. — Странней то, что всё оружие здесь — боевое.
— А? — Танюшка посмотрела на меня, сведя густые брови. — Это как?
— Мы с тобой тут уже долго, но не видели ни одного человека, — задумчиво сказал я. Когда говоришь вслух, мысли легче оформляются в точные образы. И иногда сам удивляешься тому, что говоришь — пока думал, всё выглядело не так… — А тут всё оружие именно… ну, античеловеческое, понимаешь? Никто же не ходит на медведя или волка со шпагой или саблей. Топор там нужен. Рогатина какая-нибудь. А тут нет оружия на зверя. Только на человека.
— Ну… — Танюшка вообще-то не спорщица, но сейчас, наверное, почувствовала, как мне хочется, чтобы меня опровергли. И начала опровергать. — Может, его потому и бросили, что оно тут не нужно. А всякие топоры с собой унесли.
Мне стало смешно. Не очень хорошее это было веселье, истеричненькое. Мне представилось, как некие люди входят сюда, сваливают мушкетёрскую снарягу, затыкают за пояса топоры и уходят. Д'Артаньян, переквалифицировавшийся в кержака-раскольника… Но какой-то резон в Танюшкиных словах всё-таки был. Я подошёл к оружейной куче.
— Не, Таньк, — медленно и уверенно сказал я. — Этими штуками пользовались. И за ними ухаживали, смотри.
Действительно, оружие ничуть не походило на брошенное за ненадобностью. Кромки клинков всё ещё сохраняли голубовато-серебристую заточенность, а остальное полотно наоборот — было серым и выщербленным. Не музейного вида было оружие. Не лакированное, понимаете? Если в книжках пишут правду — с таким хозяин расстаётся только вместе с жизнью.