— Эти прибалты — сволочи.
Арнис, кажется, не услышал. Но я спокойно предупредил, глядя прямо в глаза помора:
— Вон тот мой парень — литовец.
— Я сказал — эти прибалты, — тоже не отвёл взгляда Лешка.
Раненый топором мальчишка снова закричал — жалобно, сорвано, уже совсем не по-человечески. Лешка подошёл к кустам, примерился взглядом и вдруг выпустил стрелу — по дуге вверх.
Я видел, как она, набрав скорость в падении, вошла точно между лопаток раненого. Почти до оперения. Руки и ноги мальчишки дёрнулись, и крик оборвался. Лешка хладнокровно достал ещё одну стрелу и выпустил её в частокол — она свистнула между заточенных верхушек двух брёвен. В ответ выстрелили из арбалета. Лешка засмеялся:
— Ну, они наши, — сказал он мне. — Ты давай со своими оставайся тут, а мы пойдём на другую сторону, зажмём кольцо и… — он сделал жест, словно отрывал кому-то голову.
Меня даже немного покоробил этот жест и беспечный тон. Я уже попривык к мысли об убийстве негров, я охотно прикончил бы этого ненормального Марюса… но там же были ещё мальчишки и девчонки, совершенно обычные, живые…
Этот Лешка смотрел понимающе. И я, разозлившись сам на себя, деловито спросил:
— Мы что, их будем измором брать? У них, наверное, запасы…
— Не измором, — возразил Лешка. — Стемнеет — подожжём частокол.
— Ха, — вырвалось у меня. — Спичками? У меня ещё зажигалка есть…
— Работает? — слегка завистливо поинтересовался Лешка. — Нет. У нас есть смола в глиняных горшочках. Как гранаты зажигательные…
…До темноты мы шлялись под стенами. Никто не стрелял, хотя временами за частоколом виднелось движение. Я согнал всех наших раненых — Кольку, Арниса, даже Саню с Олегом Крыгиным — подальше и отдал под свирепый контроль девчонок, которые, дай им волю, и абсолютно здоровых уложили бы на долгий отдых. Кое-кто отправился на охоту, и ещё до темноты горел костёр, а на нём (точнее — под ним, в земляной печке) пеклось мясо. Наши успокоились, стянулись к огню. А я продолжал стоять за кустами, рассматривая частокол.
Меня так увлекло это занятие, что я не заметил, как подошла Танюшка. Обратил внимание только когда оказалось, что она стоит рядом.
— Я не спросил, — вырвалось у меня. Танюшка кивнула. — Тебя не тронули?
— Я даже не успела толком испугаться, — призналась она. Потом добавила: — Я испугалась, когда увидела, что ты пришёл. Один, без оружия…
— Они так сказали, — пояснил я. — Я даже не думал, что буду делать. Просто пришёл, а потом всё само получилось.
— А если бы наши не успели? — Танюшка вздохнула, поправляя перевязь корды за плечами.
— Но ведь успели же…
— Но если бы? — настаивала Танюшка.
— Я бы погиб раньше, чем убили тебя, — я сказал это и, смутившись, уставился на носки своих туфель. Попросил жалобно: — Тань, хватит, ну чего ты какую-то ерунду спрашиваешь…
— Не ерунда это, Олег, — слегка поучительно заметила Танюшка. И замолчала, рассматривая верхушки деревьев.
У меня не нашлось, что сказать. А Танюшка присела на полуповаленный ствол и похлопала возле себя. Я сел тоже, вытянув ноги и положив палаш поперёк колен. Так мы и сидели, молчали и любовались тем, как солнце садится за прибалтийский форт. Дымок в вечернем свете стал лиловато-розовым, очень отчётливо разносились звуки.
— Дождь будет, — сказал подошедший Вадим. Он держал меч на предплечье, без ножен.
— Ты тоже против? — поднял я голову. — В смысле — против штурма?
— Ничего я не против, — флегматично ответил он. — Можем и возьмём.
— Раньше за тобой такой агрессивности не наблюдалось, — заметила Танюшка.
— Ладно, стоп, — попросил я и, встав, оперся ладонью о дерево, возле которого стоял Вадим. Понизил голос: — Раз уж ты с этим Лешкой первым повстречался, то постарайся ещё одну вещь сделать, — Вадим изобразил полное внимание. — Постарайся узнать, что у него и его ребят такого против Марюса.
— Узнать? — уточнил Вадим. Хмыкнул и кивнул: — Ладно, попробую и доложу. Сейчас и начну.
Он ушёл, а мы вновь остались одни. Я больше не садился. Танюшка, глядя в сторону частокола, вздохнула:
— А мы сильно изменились. Сильно-сильно… даже страшно немного.
— Не немного, а очень, — вырвалось у меня, и я на секунду почти решил, что уведу ребят из-под этих стен.
Но только на секунду. Потому что тут было нельзя прощать нанесённых обид. Никому и никогда — а они обидели Танюшку. Даже не меня…
…Вадим с Лешкой подошли через двадцать минут. Вадим остановился подальше, делая вид, что он тут посторонний. А наш неожиданный союзник подошёл вплотную.
— У нас всё готово, — сказал он. И вдруг добавил: — Было время — и не очень давно — когда мы с этим Марюсом пересеклись на берегах Балтики. Прибалты напали на наших девчонок в лесу. Одну убил. А другую сперва изнасиловали. Убили потом. И не сразу… Потом я потерял двух ребят, когда пытался отомстить. Но этот Марюс всё равно вывернулся… Я и не знал, — лицо Лешки ожесточилось, — что мы стоим лагерем буквально рядом с ним!
— Слушай, Леш, — осторожно начал я, — а тебе не кажется… ну, диким, что ли, всё это? Мы воюем с неграми и тут же — сами с собой.
— Я этого не начинал, — отрезал Лешка. — Ну что, вашим раздавать смолу?
Это было даже красиво — летящие в вечернем небе кометы, рассеивающие свистящие огненные капли. Потом эти кометы падали — некоторые за частоколом, некоторые разбивались о него, и по кольям текло янтарное пламя. Мы услышали крики. Очевидно, внутри если что и загорелось, то это быстро потушили. А вот с кольями они ничего сделать не могли. Кто-то высунулся было над остриём, но в него точно вонзилась стрела, и тело повисло между зубцами. Я видел, как оперенье стрелы вспыхнуло.