Путь в архипелаге - Страница 40

— Уже нашли, нашли! — заорал Щусь, с широченной улыбкой сваливая возле меня моё барахло.

— А этих Гадесов, — Саня, держа в руке окровавленную валлонку, хлопнул меня другой по плечу, — мы всех прикончили. Они даже из своих халабуд повыскакивать толком не успели.

— Как ты… сказал? — переспросил я. Санек насторожился:

— А чего я сказал? Гадесов.

От уже подзабытого детского словечка повеяло чем-то таким, от чего я широко улыбнулся… а потом облегчённо расплакался навзрыд. Ребята вокруг притихли сочувственно и растерянно, а я всё никак не мог остановиться.

Это был последний раз, когда я плакал — на много лет вперёд.

* * *

Четырнадцать лет хороши среди прочего тем, что все пережитые ужасы перестают казаться ужасными через какие-то сутки после их окончания. Если ты не свернул себе шею — вскоре ты будешь вспоминать это уже как приключение, не больше. Поэтому ночь я спал совершенно спокойно, а под утро проснулся от того, что ощутил — кто-то на меня смотрит.

Смотрела на меня Танюшка. Я вечером с ней толком и не поговорил — она держалась от меня на странном расстоянии. Другие девчонки, сидевшие в лагере, как на раскалённой плите, бросились на меня толпой, а она… словно я был ярким пламенем: хочется подойти вплотную — и боишься обжечься. А я завалился спать раньше всех, едва поел.

И вот Танюшка сидит возле меня, и я неплохо различаю её лицо, потому что уже утро.

— Я тебе зашила куртку, — сказала она, едва увидев открытые глаза и мою невольную улыбку. — Нитки и иголку у Ольки взяла… — она пожала плечами и вздохнула. Потом сказала, глядя мимо меня: — Ты очень храбрый, оказывается, Олег. Я не знаю, кто бы ещё из наших мальчишек так смог.

— Я? Как — так? — искренне удивился я и вздрогнул, ярко вспомнив короткий и страшный плен.

— Мальчишки же не сразу напали на негров, — тихо сказала Танюшка. — Они окружили их лагерь, лежали и видели всё — как тебя спрашивали, а ты отказался отвечать… чтобы нас не выдать, как настоящий герой!

«Это ты дала мне сил промолчать,» — сказал я. Вернее — испугался, что сказал. Но Танюшка глядела на меня по-прежнему, и я облегчённо перевёл дух. Сказать такое было бы… ого-го! А вслух я сказал:

— Да ну, герой… Ты не знаешь, как я перетрусил.

— По-моему, во всех книжках говорится, что герой не тот, кто ничего не боится, а тот, кто свой страх преодолевает, — воинственно сказала Танюшка.

— Если бы ты знала… — вырвалось у меня, но я тут же исправился: — Нет, тебе лучше никогда не знать, Тань, как это — преодолевать свой страх.

Я умолк, а сам подумал про румына. От него ничего не осталось, я даже имени не узнал… Вспомнилось, как его жарили и ели, и комок прыгнул к горлу. Я сел, скрестив ноги. Танюшка тревожно смотрела на меня, но молчала. Наверное, поняла, что я вспомнил произошедшее.

Но я уже думал о другом. Странно — негр, допрашивавший меня, отлично говорил по-русски. И что вообще тут происходит, в конце-то концов?! Сверхжестокая глобальная игра в средневековую войну…

Я дотянулся до револьвера. Кто-то позаботился выбить пустые гильзы и снарядить оружие заново. Теперь у меня осталось двадцать четыре патрона — три полных барабана плюс ещё три патрона. На три попытки самоубийства, неожиданно мрачно подумал я. Но наган-то мне — слов нет! — сослужил хорошую службу… Я поймал себя на том, что уже и не вспоминаю убитых негров — не до них…

Танюшка всё ещё смотрела на меня. Я заметил, что девчонка сильно загорела. Нет, она и до… в Кирсанове загорала, но тут загар был как у людей, постоянно живущих на свежем воздухе. Хотя — где же мы ещё-то живём? На свежем воздухе…

— Чуть больше чем через месяц кончатся каникулы, — вспомнила Танюшка. — Знаешь, это будет первое первое сентября, когда я не пойду в школу.

— Ты пойдёшь в школу, — мягко поправил её я и всё-таки прикоснулся к её голому локтю. Танюшка напряглась на миг, а я ощутил, прежде чем отнять пальцы, прилив чего-то невероятно сладостного, как это бывало всегда, если я прикасался к Танюшке. Но сейчас он был намного сильнее, чем обычно — меня буквально пробило, голова легонько закружилась… Я поспешил снова заговорить, пока это не сделали мои глаза: — В одну со мной… если не соврала всё-таки, — она улыбнулась и щёлкнула меня в нос коротко подстриженным ногтем. Я сморщил нос, прикрыв глаза (радуясь, что есть повод) и продолжал: — Но чем здесь хорошо — так это тем, что мы вообще всё время вместе. Даже спим… недалеко. По крайней мере, не в квартале друг от друга.

Я открыл глаза. Танюшка ждала этого момента, потому что я получил ещё один точный щелчок.

— Ого, — я потёр нос. — Распухает. Подуй, а?

— Я тебе не подую, я тебя вздую, — многообещающе сказала Танюшка, одним движением поднимаясь на ноги. — А сейчас пойду умываться. А ты — как хочешь.

Она побежала к ручью. Я смотрел ей вслед и улыбался.

Да, ты можешь быть скучной,
Можешь быть злой,
Но когда твой номер молчит
Я беседую мысленно только с тобой —
И никто нас не разъединит.
Если я не один — разве это беда?
Если нужно — она подождёт.
Я же слышу, как страшно трещит под тобой
Ненадёжный октябрьский лёд!..
Есть одна любовь — та, что здесь и сейчас,
Есть другая — та, что всегда!
Есть вода, которую пьют, чтобы жить —
Есть живая вода!
Да, он смел, как бог, я бы сам так не смог —
Целый день ходить, как в кино!
Не твоя вина, что ты хочешь вина —
И что он имеет вино…
Но когда твои губы сухи поутру —