Путь в архипелаге - Страница 317

317

— Бегите к нашим, дальше!

Аркебуза Фергюса коротко щёлкнула. Бежавшая передней огромная птица остановилась и с гневным клекотанием затанцевала на месте. Фергюс ошалело выругался по-ирландски — его пуля отскочила от перьев!

Я мгновенно оценил обстановку.

— Назад, к нашим! — приказал я.

— А ты?! — Анри сжимал в руке палаш. — Ты как же?!

— У меня револьвер…

— Да от них пули… — начал Фергюс, но я зарычал:

— Убирайтесь! — и, встав на колено, принял изготовку для стрельбы.

Передняя птица неслась, откидывая голову назад для удара. Полсотни метров… сорок… тридцать… Тах! Тах! Тах, тах, тах!

Всё-таки револьверные пули — не аркебузные, да и целил я в голову — диатрима рухнула, её клёкот захлебнулся, огромные оранжевые лапы вырывали клочья травы с дёрном. Я прицелился в другую — трах, трах!.. щёлк!

Диатрима мотала головой, приплясывая то на одной, то на другой ноге — я, кажется, выбил ей глаз. Но три её соратницы обогнули раненую с обеих сторон.

И неслись на меня.

Я открыл шторку барабана, начал выбивать гильзы. Говорят, у западных револьверов экстракция одновременная — барабан откинул в сторону, а гильзы сами из него выпрыгивают…

Всё.

Жёлтый клюв — секирой — навис надо мной.

И обрушился…

…на подставленную аркебузу Фергюса.

Второй удар пришёлся ему в левое плечо… И я услышал, как он, падая, бросил мне залившимся кровью ртом:

— За что я тебя люблю, русский — с тобой всегда весело!

Он дал мне две секунды. И на третьей я влепил три пули, которые успел вставить в барабан, в близкий и бессмысленный птичий глаз.

…Двух уцелевших и одну раненую диатриму ребята разнесли в клочья. Юджину разодрали правое плечо, Йенсу — правое бедро, но больших потерь не было.

Вот только Фергюс умер на руках у Димки буквально через минуту после того страшного удара, сломавшего ему плечо и разорвавшего артерию на шее.

...

— Мне бы только чтоб жизни

Смерть моя пригодилась…

— тихо сказал Йенс, кладя мне руку на плечо. Димка тихо, безутешно плакал над телом друга, стоя рядом с ним на коленях. Остальные молчали.

— Неруда? — спросил я. Йенс кивнул. — Он мне жизнь спас…

— А ты спас ребят, — ответил Йенс.

— Я возьму его аркебузу, — сказала Ингрид. — Тань, поучишь меня стрелять?

Димка очень осторожно уложил удобней голову Фергюса. Поднялся с колен, не пряча мокрых глаз. Сказал:

— Он меня спас… на балтийском побережье… Почти пять лет мы вместе… были… Вот ведь чушь-то какая, даже не в бою, даже не в бою…

— В бою, — вдруг сказала Зорка. — В бою. В этом мире всё — бой.

Димка несколько секунд смотрел на неё. Потом достал свой топор.

— Отрублю голову этой… твари. Фергюсу на могилу. Он был бы доволен.

И, сглотнув комок, пошёл к мёртвым птицам.

Водой наполненные горсти
Ко рту спешили поднести…
Впрок пили воду черногорцы —
И жили впрок. До тридцати.
А умирать почётно было
Средь пуль и матовых клинков
И уносить с собой в могилу
Двух-трёх врагов, двух-трёх врагов!
Пока курок в ружье не стёрся —
Стреляли с сёдел и с колен,
И в плен не брали черногорца —
Он просто не сдавался в плен!
Семь сотен тысяч равных порций
Воды живой в одной горсти…
И проживали черногорцы
Свой долгий век. До тридцати.
И жёны их водой помянут,
И прячут мальчиков в горах,
Покуда мальчики не станут
Держать оружие в руках.
Беззвучно надевали траур,
И заливали очаги,
И молча лили слёзы в травы —
Чтоб не услышали враги.
Чернели женщины от горя,
Как плодородная земля,
А им вослед чернели горы,
Себя огнём испепеля!
То было истинное мщенье —
Бессмысленно себя не жгут!
Людей и гор самосожженье —
Как несогласие, как бунт!
И пять веков — как божьи кары,
Как мести сына за отца —
Пылали горные пожары
И черногорские сердца!
Цари менялись, царедворцы —
Но смерть в бою — всегда в чести!
Не уважали черногорцы
Проживших больше тридцати!..
…Мне одного рожденья мало.
Расти бы мне из двух корней.
Жаль — Черногория не стала
Второю родиной моей.

* * *

Степь кончалась. Вот уже трое суток над горизонтом выше и выше вырастали гранёные, слоистые каменные столбы — там начинались Кордильеры. Река, вдоль которой мы шли почти неделю (Танюшка сказала, что это Арканзас), постепенно забиралась вглубь земли, и сейчас бежала, ревя и грохоча, в каньоне на глубине почти двадцати метров.

А лето подбиралось к своей середине…

…Я шёл в передовом дозоре вместе с Сергеем, Юджином и Димкой. Мы шагали вместе уже почти два часа, большую часть нашего «дозорного срока». Молчали и до такой степени домолчались, что вздрогнули, когда Сергей вдруг сказал:

— Я уже минут пять наблюдаю что-то непонятное… Смотрите вдоль берега до большого дерева, которое почти упало в реку…

— Столб, — вырвалось у Юджина. — Там стоит столб; не скала, не дерево, а столб!

Я свистнул, подавая сигнал основному отряду, а сам ускорил шаг вместе с дозорными. Мы почти бежали, и вот стало видно, что площадка вокруг столба — радиусом метров десять — наплотно вымощена серовато-жёлтыми булыжником, гладким и округлым. А ещё ближе стало ясно, что это вбитые в землю до надбровий черепа — черепа негров. А столб украшала врезанная — не прибитая — надпись на широкой доске:

317