Путь в архипелаге - Страница 208

208

…Мальчишки проходили мимо меня, особо не обращая внимания — разве что скользили по мне посуровевшими, какими-то самоуглублёнными взглядами. Я ждал. Вышел последний; ребята уходили по тропинке вниз. Я подождал, пока последний скроется за поворотом и, помедлив, положил ладонь на рукоять палаша. И шагнул внутрь.

Меня оглушило и испугало звонкое, раскатистое эхо моих шагов. Казалось, внутрь с разных концов вошли сразу несколько человек. Я остановился, и звук шагов, ударившись о стены, смолк.

Я стоял точно посредине зала. И так, стоя, вдруг ощутил свою неуместность в церкви, перед иконами, чьи краски не потускнели от времени, чьи лики не меняли человеческие чувства… Я — длинноволосый мальчишка в потёртой кожаной одежде, перетянутой промасленными перевязями, отягощёнными оружием; в побитых сапогах на широко расставленных длинных ногах, с обветренным, загорелым лицом, руки которого лежат на рукоятях клинков привычно и спокойно-расслабленно. И от осознания этой своей неуместности я рассердился.

— Послушай меня, — сказал я, вскинув голову, и звук моего голоса тоже родил эхо, будто вместе со мной призывали слушать их другие люди. — Послушай меня, — упрямо повторил я, словно невидимый собеседник хотел меня перебить. — Если ты есть, я хочу, чтобы ты дал мне ответ: ради чего?! Если на то в самом деле твоя воля, объясни мне её смысл, и я, может быть, соглашусь и дальше идти этим путём, но уже осознанно служа тебе! Я не бойцовый пёс, которого бросают в драку, ничего не объясняя! — я скрипнул зубами и, помолчав несколько секунд, продолжал: — Но ты молчишь? Молчишь… Значит, и здесь я не получу ответа, кому и зачем всё это нужно… Что ж, прости. Пусть те, кто верят в тебя, обретают силу в этой вере. Я же буду продолжать верить в мой палаш.

Повернувшись, я вышел из церкви, больше не обращая внимания на грохочущие раскаты шагов.

И не оглядываясь.

* * *

— Вы остаётесь здесь.

— Олег… — начала Вильма, но я добавил в голос металла:

— Здесь. Будете ждать нас у «Большого Секрета». Это всё.

Танюшка молчала, опираясь на поставленную концом в камень корду. Она не смотрела в мою сторону, хотя все остальные девчонки обступили меня и пытались убедить, что без них война — не война.

Её поведение как раз меня и беспокоило…

…Танюшка посмотрела на меня только когда я подошёл к ней вплотную, уже снарядившись для похода.

— Держи. — сказал я, надевая на её руку свои часы. — Будь уверена — я за ними вернусь, ведь это — дедов подарок.

Она точно хотела сказать что-то злое. Стопроцентно, я же знал её. Но то, что я сделал, её обезоружило, и она, без слов обхватив меня за шею, уткнулась лицом в мои волосы. Так мы и окаменели… Меня никто не окликал, и мне стоило чудовищного усилия (вытащить из тела засевшую толлу было бы легче) оторваться от неё.

— Я вернусь, — сказал я и заставил себя отпустить её руку. — Обязательно вернусь, Тань. Ты жди.

Отпусти меня, любимая, за тридевять земель,
в царство тридесятое, где трёхглавый змей.

Нынче всё едино мне, где и как сгореть…
Отпусти, любимая, в поле встретить смерть.

Нынче время — чёрное. Нынче смерть — светла.
Прогорает вздорная душа моя дотла.

А твоя любимая — вышитый подол,
руки лебединые — накрывает стол.
Ах, как хорошо!..

— Отпусти, любимая, чтоб не сам ушёл, —
Чтобы за морями, за горами чтоб вороги не зря мне сколачивали гроб, —
милая, любимая, отпусти на смерть.
Нынче всё едино мне, где и как сгореть…

* * *

— До Куры отсюда километров сто пятьдесят, — Колька указал вытянутой рукой на белоголовые горные пики. — Смотри, там ещё зима. А вон там — видишь? — сигнальный дым, — в самом деле — вдали тянулась к нему тонкая струйка чёрного цвета. — Это где-то в районе Боржоми.

— Там есть минеральная вода? — поинтересовался я.

— Есть… Но мы туда не попадём, нам ближе. Хотя тропинки в наших местах ещё те.

— Я это вижу, — кивнул я, скользнув взглядом по медленно ползущей неподалёку цепочке наших ребят. — Еле тащимся…

— Ну, негры передвигаются ещё медленней, — Колька чихнул. — а на левый берег Куры они и вообще пока не перебрались. Иначе дым изменился бы… Успеваем! — он засмеялся и хлопнул меня по плечу, но глаза у Кольки оставались печально-холодными. — А вон, смотри — туры.

Огромные рыжие быки шли всего метрах в двадцати от нас — но за пропастью, занимавшей все эти двадцать метров. Я напрягся, хотя понимал, что добраться до нас эти могучие существа не смогут при всём их желании. У переднего быка я мог бы улечься на лбу — и едва ли достал бы до кончиков рогов раскинутыми руками.

— Я, когда мы ещё только-только сюда пришли, — сказал Колька, — видел, как вот такой тур убил эндрюсархуса, который напал на стадо.

— А я только раз эндрюсархуса видел, — вспомнил я. — В Испании, прошлой весной… А ты давно здесь?

— Седьмой год, — сказал Колька, и, повернувшись, зашагал вниз, к нашим…

…По рукам прямо на ходу путешествовал здоровенный котелок с чёрной икрой-самосолкой. Её зачерпывали сухарями, щедро разбазаренными Тилем из своих запасов. Я присоединился к этому безобразию, но икра мне не понравилась. Кто-то из ребят громко, но лениво рассказывал, как видел на Каспии «залом» — нерестящиеся осетры забили устье Волги на протяжении трёх километров вперемешку со стерлядью и огромными, по семь-десять метров, белугами, а каспийские казачата ходили по бёдра в выхлестнутой икре, заготавливая копченья на зиму. «Я с тех пор, — закончил мальчишка, — копчёную рыбу и икру вообще есть не могу.»

208