Ирка в бикини выплясывала канкан на столе, уставленном закусками и бутылками, вскинув длинную ногу в туфельке с острой шпилькой каблука.
Наташка в спортивном костюме с подвёрнутыми штанинами, босиком, шуршала по дому с пылесосом.
Басс — с очками на носу! — сидел за бухгалтерским столом, что-то считая на калькуляторе левой и записывая в гроссбух — правой рукой.
Ленка в халате и шлёпанцах сидела за телевизором с сонным лицом, лопая из стоящей рядом коробки шоколадные конфеты.
Андрей был изображён за студенческой кафедрой, взъерошенный, старательно записывающий какую-то лекцию в распухшую от вставок тетрадь.
Я в компании двух каких-то потёртых смурных личностей за кособоким столом распивал ноль семьдесят пять портвейна, грызя воблу.
Танька в дурацкой панамке копошилась в аккуратном, прилизанном огороде с тяпкой в руках.
Себя он не нарисовал. И Арниса почему-то.
— Паразит, — я снова засмеялся, протягивая блокнот Ленке. — На, верни хозяину.
Стягивая куртку, я снова отошёл в темноту. Россыпью горели костры. Снова глубоко вдохнув чистый, становящийся уже прохладным ночной воздух, улыбнулся. Да, опять война, опять весна, и мы точим клинки. Нас позвали, и мы пришли. Чем бы это не кончилось — с нами наша честь. «Дэн эре хейст трейе!» «Твоя честь — верность!» эти слова я в своё время прочитал в дневнике Лотара и восхитился их лаконичной определённостью — а потом оказалось, что это слова Гитлера. С ума сойти. Перед дедом стыдно, но всё чаще и чаще закрадываются в мою детскую голову мысли о том, что не всё так просто с теми, кого мы называем «фашисты». Встретить бы хоть одного живого свидетеля… Хоть бы одного…
А все пошли за мной. Без вопросов и охотно. Все, даже Раде… Вот только девчонок мы всё-таки зря взяли. Девчонки Славки — на Змеином, Тиля — на Терсхеллинге, Лаури — на Скале. Казачьи девчонки — тоже «по домам». Впрочем, не все — я видел пять или шесть «валькирий», весьма вольно держащихся с мальчишками, да и те, кажется, относились к девчонкам, как к «боевым товарищам».
У Кольки, Пашки и Марио — 120 бойцов. У Лаури — двадцать два. У Тиля — двадцать четыре, у меня — шестнадцать, у Ярослава — двадцать. Всего — 202. Сила немаленькая… Интересно, на Куре есть ещё кто-нибудь знакомый, кроме Франсуа?
Я почувствовал, что кто-то подошёл и, обернувшись, увидел Арниса. Литовец стоял в метре от меня и тоже смотрел на костры, углями рассыпанные по склонам.
— Не спишь? — поинтересовался я.
— Я ухожу, Олег, — сказал он.
— Куда? — спокойно полюбопытствовал я, похолодев.
— Не знаю, — покачал головой Арнис. — Просто ухожу, — он посмотрел мне в лицо, и злые слова о трусости и предательстве замерли у меня на языке. Таких странных глаз, как у Арниса, я не видел никогда. Это были глаза человека, пытающегося жить, как все, но с непереносимой болью, поселившейся в нём так давно, что он уже забыл, как это — когда её нет. Сколько же он с ней живёт?!
— Мне сейчас нужен каждый клинок, — тихо сказал я. — Хочешь убежать от себя?
— Я не знаю, чего хочу, — в голосе Ариниса прорезалась настоящая мука. — Я правда не знаю, но не могу я остаться. Может быть, среди новых людей я забуду…
Он не договорил, но я понял, о ком говорит Арнис.
— Вернёшься? — спросил я. Арнис покачал головой:
— Вряд ли, Олег.
— Ну что ж, — кивнул я. — Тогда прощай. И… удачи тебе.
— Спасибо, — он медлил, потом обнял меня. Я хлопнул Арниса по спине.
— Ну… давай, — между нами уже росла холодная прозрачная стеночка прощанья, которую я так не любил — потому что она рождала во мне чувство беспомощности. А я ненавидел быть беспомощным. — Давай. Иди.
Он кивнул и, круто повернувшись, канул в темноту. Я смотрел в ту сторону, куда он ушёл, пока оттуда же не появился Олег Крыгин.
— Ушёл? — посмотрев мне в лицо, спросил Ариец. Я молча кивнул, потом поинтересовался нехотя:
— Ты знал?
— Он мне ещё днём сказал, — признался Олег. — Я думал — всё-таки не решится… Как ты думаешь, — Олег помедлил, — он струсил?
— Глупости, — безразлично ответил я.
— Конечно, — согласился Олег. — Это я так… Жаль его.
— Иди спать, — отмахнулся я. — Иди, Олег, я, честное слово, хочу побыть один, правда…
Ушёл… Я присел на камень. От боевого приподнятого настроения, владевшего мной всего минут двадцать назад, не осталось и следа. Было тошно. От меня уходят люди… От меня!!! Чёрт возьми, может быть, мне лучше всё-таки было сидеть на острове?
Я швырнул в темноту камень, попавшийся под руку. Он коротко и звонко ударился где-то в другой — и заскакал вниз по склону. Чувствуя, что мне больше всего хочется выругаться, я перевёл дыхание и начал громко читать, обращаясь главным образом к звёздам:
...
— Я только малость объясню в стихе —
На все я не имею полномочий…
Я был зачат, как нужно, во грехе —
В поту и в нервах первой брачной ночи.
Я знал, что, отрываясь от земли, —
Чем выше мы, тем жестче и суровей;
Я шел спокойно прямо в короли
И вел себя наследным принцем крови.
Я знал — все будет так, как я хочу,
Я не бывал внакладе и в уроне,
Мои друзья по школе и мечу
Служили мне, как их отцы — короне.
Не думал я над тем, что говорю,
И с легкостью слова бросал на ветер, —
Мне верили и так как главарю
Все высокопоставленные дети.
Пугались нас ночные сторожа,
Как оспою, болело время нами.
Я спал на кожах, мясо ел с ножа