Путь в архипелаге - Страница 180

К оглавлению

180

Когда ничего не происходит, а впереди — вечность, время меняется. Не подумаешь даже «вот так можно прожить всю жизнь» — потому что жизни наши здесь могли оборваться только насильственной смертью.

А убивать нас было некому…

Я вставал раньше Танюшки и, прихватив её аркебузу, шёл охотиться. Не очень большой, островок тем не менее изобиловал дичью и фруктами. Когда я возвращался, завтрак уже был готов… Проходил в каких-то ничего не значащих делах день, и мы не успевали оглянуться, как уже наступал вечер, и мы разговаривали около костра, а Танюшка пела.

Странно было жить в безопасности. На северо-западной оконечности острова поднимались скалы, с которых Танюшка любила прыгать в океан, вызывая у меня раздражённую зависть. Остальную часть побережья занимал пляж; с северо-восточного конца было видно вдали берега ещё одного острова (Танюшка говорила, что это Сан-Мигел, самый большой из Азорских островов). Весь остальной массив занимал тропический лес, постепенно поднимавшийся к центральному плато, где лежало озеро, из которого выбегало в разные стороны множество ручейков, один из которых впадал в океан недалеко от нашего лагеря.

Вообще-то Азорские острова лежат на широте кавказского побережья Чёрного моря, но их и в этом мире надёжно омывал Гольфстрим, поэтому зима здесь выразилась только в том, что стали часто идти тёплые дожди. Нас это не очень волновало — ещё в начале лета мы выстроили шалаш, и не однодневку, а прочный, надёжный, с опорными слегами, несущей балкой и задней стенкой, для которого Танюшка сплела циновку на вход. Оставалось только время от времени подновлять крышу, и нам не страшны были даже ураганы, три или четыре раза за эти семь месяцев налетавшие на наш островок, когда ломались пальмы, а волны захлёстывали весь пляж.

Мы загорели до черноты — даже я, хотя уж я-то сгорал моментально (я и сгорел, и сгорел три раза подряд, но четвёртого раза не произошло) У Танюшки сильно выгорели её русые волосы, а зелёные глаза стали казаться совсем светлыми. У меня волосы тоже выгорели до неожиданного тёмно-медного цвета и внезапно почти полностью исчезло пятно от ожога на боку (Танька уверяла, что это под воздействием солнечных лучей, отфильтрованных ненарушенным озоновым слоем).

Остров для мальчика и девочки… Мы не надоели друг другу. Случалось, что я — или она — уходили куда-нибудь на день, два, а то и три, и почему-то не возникало никакого беспокойства, а была уверенность: сейчас Танюшка выйдет из-за деревьев и скажет: «Привет, я пришла,» — она, кстати, признавалась мне, что в моё отсутствие испытывает то же самое.

Да. Свой остров для мальчика и девочки, которые устали быть взрослыми за два кровавых года.



Блажен, кто жизнь перешёл вброд,
Не зная иного пути.
Блажен, кто других загонял в гроб,
Чтобы за гробом идти.
Блажен, кто чувствовал горечь во рту,
Вкушая липовый мёд.
Блажен, кто святую свою простоту
Использовал, как пулемёт.
Блажен, кто боролся против себя
И пал в неравной борьбе.
Блажен, кто смог любить, не любя,
Кто выжил в толпе и в себе.
Блажен не тот, у кого ни гроша,
А тот, кто осилил дорогу.
Блажен, кто понял — его душа
Нужна ему, а не богу.


Было у меня и ещё одно — неожиданно возникшее! — занятие. Разбирая вещи, я обнаружил в вещмешке блокнот того немца из гитлерюгенда, Лотара Брюннера, который отдал мне на склонах Олимпа Тезис. Я с тех пор и не брался за него. А сейчас — взялся, больше от нечего делать, если честно. Сперва просто рассматривал иллюстрации, вспоминая Олега Крыгина и его рисунки. Потом начал разбирать нечитаемый почерк своего немецкого ровесника из 40-х годов. И выяснилось, что почерк всё-таки разобрать можно, если некуда спешить. А главное — что я неплохо понимаю написанное.

Станешь тут полиглотом…

Ну так вот. Это и занимало — и довольно приятно занимало — немалую часть моего свободного времени. Я лежал или на берегу, или около шалаша, разбирая строчку за строчкой, а по временам откладывая блокнот, чтобы подумать над прочитанным. Мало того, что прочитанное резко меняло моё отношение к «фашистам».

Вдобавок, читать было просто интересно. Я даже временами начинал жалеть, что сам не веду дневника.

Хоть его после себя оставить бы…

...

ГОВОРИТ ЛОТАР БРЮННЕР

Я не могу ничего объяснить для себя из происходящего. Мы каждый вечер спорим до хрипоты в в самом прямом смысле слова. В самом деле — как объяснить то, что двадцать пять парней из гитлерюгенда попали… куда? Не знаю.

Мама, наверное, уже сходит с ума. Я не заговариваю об этом, виду не подаю. Остальные тоже. Интересно, а думают ли они об этом?

Когда отец подарил мне этот блокнот, я решил, что буду записывать сюда самые важные мысли. Но что делать, если все мысли — важные?! И о том, что есть завтра. И об оружии, которое мы нашли.

Все — важные.

Меня всегда считали умным парнем, но их — мыслей — слишком много для пятнадцатилетнего немецкого мальчишки.

Хайнц с пеной на губах доказывает, что всё это — полигон войск СС, и нас проверяют для выполнения какого-то важного задания. Как в книжках… Но с другой стороны — всё может быть. В пользу этого говорит то, что часть парней — сироты (сам Хайнц, кстати), а мы, остальные — лучшие спортсмены в своих отрядах. Большинство, кстати, за эту версию.

Юнгвальд никого ни в чём не убеждает. Ему достаточно того, что он сам убеждён: это Вальгалла. Боги, а не СС, нас испытывают для Рагнарёка.

180