Путь в архипелаге - Страница 168

168

Совершенно уж точно — у того Олега не было привычки голым загорать в середине апреля.

— Привет, — Вадим опустился рядом, скрестив ноги. Я посмотрел на него снизу вверх одним глазом и спросил:

— Слушай, я сильно изменился?

— Нет, — уверенно ответил Вадим, — привычка задавать странные вопросы у тебя осталась.

Я довольно кивнул и отвернулся, надеясь, что Вадим посидит молча, а то и вовсе завалится рядом и тоже удрыхнет. Но вместо этого он весьма болезненно ткнул меня пальцем между лопаток и спросил:

— Корабль-то строить будем?

— Непременно, — отозвался я. — Драккар, как у Иванова.

— Ну я серьёзно, — он повторил тычок, только больнее. — Интересно же!

— Интересно будет, когда мы ухитримся отплыть подальше и перевернёмся, — пояснил я. — То-то все меня благодарить будут!.. Отстань, я не Крапивин. Пусть вон Санек строит.

— Вот на его-то лоханке мы точно перекинемся, — проницательно, надо сказать, заметил Вадим. — Вспомни ту историю с планером!

— И хорошо, что не полетел, — я эту историю помнил. — Мог бы как раз полететь, а что потом?

— Мда, — согласился Вадим. И спросил вдруг: — Тебе вообще не кажется, что мы стали намного реже дом вспоминать?

Я перевернулся на спину. И довольно жёстко заметил:

— «Дома» живут другие ребята. Старше нас. Ты уже школу закончил. А я в выпускном классе.

— Всё это я знаю, — так же жёстко ответил Вадим. — Но и ты знаешь, что я имею в виду, так зачем же вертишься?

— Да. Реже вспоминаем, — я вытянул руки над головой. — И меня это не очень огорчает.

— Да, — непонятно сказал Вадим, — ты сильно изменился, князь… Я тебе отдыхать помешал, кажется?

— Ладно, — я сел. — Хватит. Не тыркай меня.

Настроение испортилось. Я подтащил к себе снаряжение, достал метательный нож и с силой послал его в дерево, стоявшее в десятке метров — нож вошёл в ствол на уровне человеческого горла с коротким сырым стуком. А я вскочил и начал одеваться. куртку кинул на одно плечо, туфли, связанные шнурками — на другое. И запрыгал вниз.

Босиком. Чёрта с два я-прежний стал бы просто так ходить босиком.

Около сугроба я оглянулся. Вадим по-прежнему сидел на краю глыбы и на меня не смотрел, но я крикнул ему снова, только уже совсем зло:

— Не тыркай меня!

И, тихо чертыхаясь, проломился сквозь кусты, как советский танк — через фашистские заграждения…

…Танюшка меня нашла на берегу лесного озерка, где я хмуро сидел, уперев палаш между широко расставленных ног. Она даже не попыталась завести разговор — просто аккуратно подстелила куртку и села рядом. Аккуратно, как подстилала куртку, начала ножом подрезать ногти на руках. Тщательно, отставляя ладонь и любуясь после каждого движения ножом.

Потом она положила мне на колено мой метательный нож. Со словами:

— Еле вытащила, — и вдруг — зло: — Всё кончится этим. Ударом клинка. Ты понимаешь это?!

Я сунул нож в чехол и молча, долгим взглядом, посмотрел в глаза Таньке. Глаза у неё были бешеные, сумасшедшие глаза. Тогда я просто положил руку ей на щёку, и Танюшка, вздрогнув, привалилась к ней, как к стене. Жалобно сказала:

— Это просто зима, Олег… Это зима из нас выходит. Тяжёлая была зима…

— А до неё была тяжёлая осень. И лето было тяжёлое, и весна… и зима, и осень, да и лето нелёгкое, — не выдержав, язвительно объявил я.

— Ладно тебе, — попросила Танюшка, и я, обняв её, привалил к себе. Спросил:

— Хочешь увидеть Большой Каньон? Как в «Золоте МакКены»?

— Хочу, — ответила Таня.

— А Ниагару?

— И Ниагару хочу…

— А Байкал?

— И Байкал…

— А камчатскую Долину Гейзеров?

— И её… — Таня засмеялась: — Ты все памятники природы хочешь перебрать? Не старайся. С тобой мне даже Сахару хочется посмотреть. Или Восточную Сибирь.

— А что плохого в Восточной Сибири? — не понял я.

— Эх ты, — она щёлкнула меня по лбу — больно, аж звон в ушах послышался, — там болота!

Она намеревалась щёлкнуть ещё раз, но я поймал её руку и ловким толчком опрокинул девчонку на спину. Танюшка не менее ловко пихнула меня в живот, полусерьёзно вывернулась из захвата; я всё-таки скрутил её и, присев на живот, прижал раскинутые руки девчонки к земле. Танька сердито шипела — она ненавидела проигрывать даже в шутку.

— Попалась, — удовлетворённо объявил я.

— Попалась, — согласилась Танюшка, тут же дёрнулась изо всех сил, но я со злорадным смехом удержал её. — И какая судьба меня ждёт?

— Я буду тебя насиловать, — пообещал я. — По праву победителя.

— Испугал! — дерзко фыркнула девчонка.

— Свяжу, — я устроился на ней поудобнее, — раздену… нет, раздену, свяжу и надругаюсь изо всех сил.

— Немногочисленных, — заметила Танька и я не успел опомниться, как слетел с неё, сброшенный ловко закинутой на шею ногой — уроки самбо даром не пропали. Теперь мы поменялись местами. Я мог бы скинуть Танюшку, но вместо этого остался лежать. Было приятно видеть её улыбку и даже ощущать её вес.

И я понял, что мы действительно перезимовали. Пережили это страшное время. Остались живы.

Правда — не все. Но эта мысль только подстегнула меня. Танюшку, похоже — тоже. Во всяком случае, уже через минуту мы освободились от лишней одежды (ото всей), и Танька что-то шептала, задыхаясь, мне в ухо. Зря она говорила про «немногочисленные силы», ой, зря! Когда я свалился наконец рядом с ней, Танюшка жмурилась в весеннее солнце, как облопавшийся сметаны котёнок. Я провёл ладонью по её вздрогнувшему животу (ну и пресс!) и ниже — естественным плавным движением.

168