Путь в архипелаге - Страница 103

103

— Обжёгся… А почему мы раньше не целовались?

— Потому что впереди было много времени, — мудро и спокойно ответила она. И добавила: — У тебя губы пахнут морозом. И ещё травой. Полынью.

— А у тебя молоком, — прошептал я и сам не заметил, как мы поцеловались опять. — Спасибо, Тань.

— Не за что, мой рыцарь, — отозвалась она. — Давай спать. Может быть, утром будет лето?

— Может быть, — согласился я.

— Я заметила однажды,
Что весной кусты сирени
Расцвели, как будто в мае —
веришь ты, или нет?
Веришь мне — или нет?

— Я тебе, конечно, верю.
Никакого нет сомненья!
Я и сам всё это видел,
только это наш секрет!
Наш с тобою секрет…

— А недавно я видала,
Как луна в сосновых ветках
Заблудилась и заснула —
ты мне веришь, или нет?
Веришь — или нет?

— Я тебе, конечно, верю,
Я и сам всё это видел
Из окошка в прошлый вечер —
это наш с тобой секрет.
Наш с тобой секрет…

— А во время звездопада
Я видала, как по небу
Две звезды летели рядом —
ты мне веришь, или нет?
Веришь — или нет?

— Я тебе, конечно, верю,
Разве могут быть сомненья?!
Я и сам всё это видел —
это наш с тобой секрет.
Наш большой секрет!

* * *

Проснулся я от того, что ощутил — пора просыпаться; неясно, почему, но отчётливо. Танюшка сопела рядом. Было тепло в мешке, но лицом я, подняв клапан, ощутил резкий холод. Снаружи стояла тишь, но в то же время накатывало на меня какое-то напряжение. На миг мне представились негры — стоят снаружи и рассматривают наши глупо брошенные лыжи. Наши предки верили, что злые духи караулят тех, кто счастлив, чтобы нанести удар, когда человеку хорошо…

Своих часов я не видел, но, кажется, уже начинало светать, а значит — было холоднее всего. Я начал выбираться из спальника. Танька тихо застонала, пробормотала: «Ну куда ты?..» Я ничего не ответил, а девчонка толком не проснулась. Я ощупью нашарил палаш и дагу. Попался под руку наган, но я не был уверен, что он сработает на таком морозе. Кое-как развернувшись в тесной тёмной норе, я собрался и толчком выбросил наружу закрывавший вход блок.

В меня вонзились два ножа. Один — в глаза: ослепительно-алым утренним сиянием полыхали снега. Второй — в лёгкие: ледяной воздух вошёл внутрь, как безжалостный остро заточенный гвоздь. Окажись вокруг негры — я был бы убит на месте. Меня парализовало.

Негров снаружи не было. Но и пустоты не было тоже.

Около наших лыж — всего в трёх шагах от меня — как-то по-звериному и в то же время очень ловко-пластично сидел на корточках, упираясь левой рукой в снег, белый мальчишка помладше меня. Чуть шевелился мех на отброшенном на плечи широком капюшоне куртки. На длинных каштановых волосах серебрился иней. С узкого, смуглого от ветра и мороза, правильного лица прямо на меня смотрели большие голубые глаза. За левым плечом поднималась рукоять меча-бастарда. Широкие — шире наших — лыжи и хорошо увязанный вещевой мешок лежали возле наших лыж.

Взвихрился сухой пылью снег — мальчишка кувыркнулся назад, выхватывая меч и вскакивая на ноги; всё это — одновременно. Я тоже рванулся наружу и сразу вбок, рывками отбрасывая в стороны ножны с клинков. И моё, и его движения были скорей рефлекторными, но уже в следующий миг в морозном воздухе звонко пропела столкнувшаяся сталь, брызнули бледные солнечные искры. Второй удар! Третий! Я даже не понимал, почему дерёмся — просто отбивал и наносил удары, стараясь не поскользнуться. Голубоглазый ловко и быстро крутил тяжёлым мечом. Краем глаза я заметил Танюшку — она выбралась наружу тоже и — умница! — не отвлекала меня криками, а стояла на колене возле нашей норы, держа наготове аркебузу. Мой противник это тоже видел — старался быть за мной, как за щитом — и пока ему это удавалось. Но я видел и другое — он как-то сразу устал и два или три раза вместо ответной атаки на отбитую мою просто отскакивал и переводил дух, даже опуская меч. Я мог бы его достать — уж один раз такой был точно! — вот только внезапно мне расхотелось его убивать. Поэтому второй раз, когда он неудачно отшагнул, тяжело дыша, я бросился вперёд, складываясь пополам, резко распрямился, ударом спины снизу вышиб из рук меч — бастард улетел далеко в сторону, с хрустом вонзился в плотный снег. Тот же удар опрокинул мальчишку на спину, и я пресёк его попытку вскочить лёгким толчком палаша в горло. В первый миг мне показалось — сейчас он рванётся на палаш, накалываясь сам… но в следующий миг обмяк, на секунду прикрыл глаза, устало вздохнул. Потом вновь поднял ресницы, скривил тёмные, в трещинах губы и сказал по-английски — быстро, но я понял:

— Ты бы не так быстро свалил меня с ног, если бы я последний месяц ел досыта…

— Я бы и вовсе не стал тебя трогать, не бросься ты на меня с мечом, — тщательно подбирая слова, возразил я.

Подошла Танюшка, настороженно держа наготове аркебузу. Встала рядом, глядя сверху вниз.

— Я хожу осторожно, — усмехнулся мальчишка, легко переходя на правильный русский. — Не ломай язык, я знаю по-вашему… Ты меня убьёшь, или дашь встать? Если убьёшь, то давай быстрей, холодно лежать.

— Олег, не трогай его, — попросила Татьяна. Я посмотрел на неё, улыбнулся и, получив улыбку в ответ, убрал клинок.

— Вставай.

Я видел, что мальчишка хотел вскочить прыжком… но только напрягся, а потом тяжело поднялся, помогая себе рукой, упёртой в колено. И только теперь я заметил, что он худой — нехорошо худой, не худощавый, а именно худой — и одежда болтается на теле. Но, встав на ноги, он улыбнулся спокойно и с достоинством:

103